«Русскую музыку — в мир» — Аргументы недели

Русскую музыку — в мир

Илья ЛАГУТЕНКО собрал во Владивостоке группу «Мумий Тролль» в 1983 году – в возрасте пятнадцати лет. Отслужил на флоте, выучился в Дальневосточном государственном университете на востоковеда-африканиста. Пробовал себя в разных профессиях, но музыку не оставлял – и в 1997 году к «Мумий Троллю» пришёл успех. С тех пор группа издала одиннадцать пластинок, а в конце лета выпустит двенадцатую. Музыкальное рабство – Своему стилю вы дали имя «рокапопс». – Ради шутки так назвал. Мне всегда было интересно, кто же придумывает эти слова: «рок-н-ролл», «панк», «пост-панк», «дабстеп»… Я решил внести свой вклад в терминологию и закинул журналистам слово «рокапопс». Хватило нескольких месяцев, чтобы оно прижилось. – Но ведь в слове «попса» заключён негатив. – Есть попса, а есть попс, не путайте. «Попс» – очень владивостокское слово 80-х годов. У нас так называлось всё самое лучшее, крутое. Цой для нас был ещё какой попс (смеётся). – Как вы оцениваете антагонизм между классиками русского рока и поп-музыкой? – Антагонизм надуман. Его корни – в 90-х годах, когда все между собой что-то делили. Противостояние исходило не от молодёжи, а от рокеров 80-х. Они вдруг вышли из андеграунда, стали собирать стадионы и превратились в очень богатых людей. А потом из-за недостаточных маркетинговых способностей утратили былую популярность – их потеснила попса. – Шевчук и Кинчев говорят, что никогда не пытаются угодить слушателю, а попса ради этого и существует. – Я полностью согласен с Юрием Юлиановичем и Константином Евгеньевичем. Вот только просчитать запросы слушателя – очень сложно, почти нереально. Хотя есть немало людей, которые любят думать о себе, что им это по силам. – У классиков рока, значит, плохой маркетинг, а у вас хороший? – Ужасный. Я абсолютно не маркетинговый человек. Группу я создал потому, что мне как меломану чего-то не хватало. У каждого любимого исполнителя мне нравилось что-то своё, и к каждому у меня были претензии, вот я и начал исполнять музыку, которая идеальна для меня. Я словно играл в компьютерную игру: что-то взять отсюда, что-то оттуда – и выполнить задачу. Сильно удивился, когда в ходе гастрольного тура после выхода первой пластинки стало ясно: на группе «Мумий Тролль» может зарабатывать кто угодно, причём я – в последнюю очередь. Я знал, что группа получает лишь часть прибыли, но не представлял, что настолько малую – при нашем-то вкладе в этот доход. Один наш музыкант сказал: «Я не буду так жить, это равносильно тому, чтобы снова пойти в армию. Мне не нужна гастрольная суета, я хочу спокойно растить детей и ходить на работу». А мне нравится такой образ жизни – даже при столь высоком уровне ответственности и внутренней дисциплины. – Наверное, от вас требуется не так много дисциплины, как от «офисного планктона»? – Поверьте, у меня её гораздо больше, чем у 35 лучших офисных работников. Если бы у кого-то внутренняя дисциплина была выше моей, я бы с удовольствием предложил ему работать вместе. – Над «планктоном» стоит начальник, а над вами – нет. – Поэтому ответственен я не перед одним человеком, а перед множеством. Например, вчера журналисты задержали съёмки с моим участием – они продлились до шести утра. А в восемь утра у меня начался новый рабочий день с новыми встречами. Я не имею морального права отменять их и «опрокидывать» людей, в том числе вас и вашу газету. Из советского детства – Насколько большую роль в вашем творчестве играют тексты? – Меня всегда впечатляли не столько слова, сколько ритм слов, их полёт в музыке. Я вообще не отделяю музыку от текста, воспринимаю только общий результат. Мне важен даже внешний образ исполнителя – в некоторых случаях лучше его не видеть (смеётся). Бывает, что я пишу несколько вариантов текста на одну мелодию, а потом собираю из них окончательный вариант, как из конструктора. Иногда думаю: «Какой хороший припев пропадает!» А потом замечаю, что он подходит другой моей песне. – Вы поёте про «полумёртвого хриплого парня с гитарой», который рассказывает «что-то такое, как правда». Сегодня правды в музыке не хватает? – Хватает. Правдиво всё, что искренно. Я считаю перестройку лучшими, золотыми временами русского рока, но я ценю ту музыку за богатое художественное наполнение, а не за правдорубство. Песня остаётся в истории не благодаря социальному посылу – он скоротечен. – Тем не менее социальные мотивы есть и у вас. Например, в песне «Проспали»: «Не наша нефть и газ не наш». – Вы правильно сказали: мотивы, не более того. А газ, конечно, не наш. И не ваш. – А концовка позитивная: «Я не проспал тебя, а ты – меня». Вам этого достаточно, чтобы мириться с несправедливостью? – О, да. Любви более чем достаточно. Люди живут с людьми, а не с общественными проблемами. – В общем, вы аполитичны. – Слово «аполитичный» у нас звучит со знаком минус. Словно я обязан судить о вещах, к которым не имею никакого отношения. На российской политической картине нет людей, которые мне были бы симпатичны, с которыми я хотел бы близко познакомиться, подружиться. К тому же я вышел из советского детства, навсегда запомнил всё это лицемерие. И время перемен на себе прочувствовал. – Не тоскуете по эйфории перемен? – Вы о чём? Какая эйфория? Во Владивостоке это было страшное время. Я видел, как людям стреляли в голову за то, что они не там парковались. Ради японского автомобиля людей закатывали в асфальт. Я работал барменом и лично знал всех «авторитетов» нашего города. Ни одного из них нет в живых. – В вашем лексиконе присутствует слово «патриотизм»? – Под патриотизмом у нас обычно понимается квазипатриотизм. Будто патриот – это тот, кто бьёт себя в грудь и кричит: «Я патриот!» – Вы согласны с Толстым, что патриотизм «есть не что иное для правителей, как орудие для достижения властолюбивых и корыстных целей»? – Иногда это так. Квазипатриотическая риторика нынешней власти – вообще ни о чём. У меня есть гипотеза: многих сегодняшних проблем России не было бы, если бы не появился проект «Старые песни о главном». Стране требовалось новое, а не старое. Поколение, вышедшее из советских времён, тащит за собой эти времена, чуть-чуть перемоделированные. Не стоило поднимать прошлое. Парад советской пенсионной эстрады гораздо хуже повлиял на нравственные идеалы общества, чем какие-нибудь несчастные «Симпсоны». Миссионер – Какими вам видятся перспективы родного Дальнего Востока? – У меня всегда светлые мысли о будущем этого места, потому что я верю в его особый путь – путь океанского мультинационального региона. К таким мыслям меня привели мои путешествия по миру, общение с людьми, изучение исторических процессов (я всё-таки историк по образованию). Портовый город – отдельная цивилизация. У большинства жителей менталитет моряка. Можно всё бросить и уйти в море, где порядок, выбранный курс, конкретная задача. И однажды они обязательно возвращаются – это эйфория, слёзы радости от встречи с родными. Потом – новое привыкание к реалиям. Словом, Владивосток – особое состояние души. – Как оцениваете бурную миграцию китайцев? – Нет бурной миграции китайцев. Основная миграция, как и везде в России, идёт с Кавказа и Средней Азии. Со временем наши люди стали задумываться, что миграция китайцев была бы не худшим вариантом: они тише себя ведут и эффективнее работают, чем другие мигранты. – Вы записали альбом на английском языке, гастролируете в Европе… – Более того, мы совершили кругосветное плавание (Китай, Япония, Корея, Южная Африка). Я отношусь к этому как к миссионерству. Мы показываем: существует русская музыка. Несмотря на английские тексты, наша музыка остаётся русской – в своей энергетике, в своём шарме. Бессмысленно ставить вопрос о том, почему наш рок не слушают за границей. Просто потому, что никто ничего для этого не делает. Мало написать хорошую песню – надо предпринять серьёзнейшие усилия, чтобы её заметили. В прошлом году за рубеж ездили пять групп, включая «Мумий Тролль». Остальным комфортно здесь: прошёлся по округе, получил 50 тысяч рублей за перепевку чужих песен – и доволен. Ленятся. Тем, кто не ленивый, не хватает знаний, связей. Специально для них мы готовим фестиваль «Рок Владивостока». Хотим открыть дверь активным российским музыкантам в Азиатско-Тихоокеанский регион, к которому относится и Америка с её крупнейшим музыкальным рынком, и Австралия, и Япония, и Корея, и Китай. Мы пригласили людей из всех этих стран: президентов звукозаписывающих компаний, промоутеров концертных агентств, журналистов. Пришлось вести личные переговоры с каждым из них в течение нескольких лет. На государство надежд нет – в ближайшее время не стоит ждать от него помощи музыкантам с экспортным потенциалом. Хотя есть прекрасный пример таких государственных программ в Скандинавии, в Австралии. Если 15 лет назад было лишь несколько австралийских рок-групп с мировым именем, то теперь – сотни. Им оплачивают первые зарубежные туры. А у нас из Хабаровска в Москву молодому музыканту добраться невозможно. Россия – не для музыкантов. Она для тех, кто нефть качает. – В заключение хотелось бы вспомнить вашего деда – архитектора Виталия Лагутенко. Ваша музыка не столь известна, как его творения – хрущёвки. – Я и сам жил в хрущёвке. Этот проект был великолепным для своего времени, революционным. С него в нашей стране начинается история модульных домов, которые возводятся в кратчайшие сроки. С позиции сегодняшнего дня можно критически рассуждать о том, что это не самое комфортное жильё. Но в бюджетных домах Лондона и Токио квартиры меньше, да и звукоизоляция хуже – и никто особо не жалуется. Другое дело, что у деда была персональная трагедия: его дизайнерские задумки не всегда воплощались в полной мере, поскольку на местах принимались решения сэкономить на внешнем виде пятиэтажек. Кстати, я в своё время с удивлением узнал, что пожилые москвичи так и называют эти дома: лагутенковские. А какая-то московская газета назвала их домами Мумий Тролля – даже я не сразу понял, о чём речь (смеётся).

Сергей Рязанов