«Афиша»: что-то будет! Будущее музыки — Афиша
«Афиша»: что-то будет! Будущее музыки
Илья Лагутенко, лидер группы «Мумий Тролль»
Олег Нестеров, генеральный продюсер лейбла «Снегири», лидер группы «Мегаполис»
Юрий Сапрыкин, редакционный директор «Афиши»
Александр Горбачев, музыкальный обозреватель и редактор «Афиши»
Александр Кушнир, журналист, глава пиар-агентства «Кушнир продакшн»
Сапрыкин: Сегодня мы говорим о будущем музыки, в которой изменения, пожалуй, происходят самым стремительным, драматическим и непоправимым образом. Картину этого ужасающего апокалипсиса, того кошмарного, чудовищного состояния, к которому музыка придет в течение нескольких лет, мы и постараемся вам нарисовать. Начать, вероятно, хотелось бы с того, является ли эта ситуация таким концом света — или все-таки нет? И вероятно, с историй, связанных с интернетом.
Горбачев: Ну да — потому что, конечно, на музыку интернет оказал наибольшее влияние. Если кино и книги еще как-то сопротивляются, то музыка полностью и окончательно переехала в интернет. Это факт. А что с ним делать, не очень понятно; тут есть ряд важных вопросов. Первый — наверное, про то, как должна быть организована в этой связи музыкальная индустрия. Сейчас мы видим, что она крайне неповоротливым образом пытается с тем, что происходит вокруг, что-то сделать, и у нее пока ничего не получается — или получается очень плохо.
Сапрыкин: Если попытаться посмотреть на ситуацию со стороны, то все это выглядит так, как будто индустрия вместо того, чтобы придумать, как зарабатывать деньги в новых условиях, решила всех пересажать. Но всех не перевешаешь, как известно. И в результате индустрия остается в дураках.
Горбачев: Да. Но факт и в том, что, как бы нам всем ни была приятна идея бесплатности музыки и как бы мы все этим активно ни пользовались, музыкантам как-то нужно зарабатывать деньги, чтобы записывать какую-то новую музыку, чтобы иметь своей профессией профессию музыканта. Олег, вот ты глава независимого лейбла, которым, по идее, особо туго приходится, потому что у мейджор-лейблов еще существуют какие-то ресурсы, а у независимых с этим хуже. Как ты видишь существование лейбла «Снегири» через пять лет?
Нестеров: Ну во-первых, нам легче, чем мейджорам. Потому что мы действительно «легкие». К нам мало что прилипло за годы нашего существования — и поэтому мы этим багажом распоряжаемся достаточно легко. Допустим, если говорить о кризисе, то я не могу сказать, что нас он каким-то серьезным образом затронул. Кризис музыкальной индустрии начался гораздо раньше — и на Западе он значительно серьезнее, чем в России. Потому что здесь терять-то было нечего. Система разворота на 360 градусов, которая победоносно ведет западную индустрию, давным-давно работала в России, потому что здесь музыкальные продюсеры управляли всем, чем возможно, использовали все опции зарабатывания денег. Это авторские права, это концерты, это издание альбомов, мерчендайзинг и все такое прочее. К этой схеме наши западные партнеры пришли совсем недавно, 3–4 года назад, когда продажи носителей упали, когда появились проблемы пиратства в интернете и так далее. Они приехали сюда нас учить, а мы сказали: «Слушайте, так мы в такой безысходке живем все последнее время». Это первое. И второе: я хотел бы сказать, что основной аспект деятельности музыкальной индустрии — это навигация. С одной стороны, есть информация, этой информации много, она разлита по сети и доступна — условно говоря, 17 миллиардов треков. А с другой стороны, есть человек, у которого конкретная задача: я хочу послушать музыку, которая мне нравится и которую я люблю, но о ней я ничего не знаю и даже не догадываюсь, как зовут артиста, который мне нравится.
Сапрыкин: Поскольку на музыкальную критику уже никто в этом смысле не надеется, то можно предположить, что за эту функцию отвечает издатель.
Нестеров: Что касается музыкальной критики, то у вас тоже все меняется, насколько я понимаю…
Сапрыкин: Не то слово.
Нестеров: И критики тоже будут приближаться к этому классу навигаторов, задача которых — разобраться в этой бесконечной информации. Найти иголку в стоге сена: сама иголка стоит одну копейку, магнит стоит рубль. Мне кажется, что будущее музыкальной индустрии — быть магнитом. Во-первых, искать то, что существует, активно искать; подписывать не очень обременительные контракты, включающие в себя полный комплекс отношений, вступать в связь с артистом не на долгий срок, но зато работать по-партнерски, идти бок о бок во всех сферах.
Сапрыкин: Я бы предположил вообще, что главная роль издателя в этом как бы страшном будущем заключается в том, чтобы как-то организовать и систематизировать ту музыку, которая уже есть. Потому что, как говорил артист Никольский, «новые песни пишет тот, у кого старые плохие». Старой музыки столько хорошей, что с ней бы разобраться.
Нестеров: В чем проблема? Я хочу послушать ту музыку, которую я люблю, но о которой я не знаю. И в дело вступают поисковые системы, либо настроенные на человеческую волну музыкального критика, либо просто эксперта, который ведет свой блог и выгружает какие-то новинки. Либо это сообщество 20 людей, которые разбросаны по всему свету. Либо технологическая вещь — как всемирное радио Last.Fm. Ты загрузил программу; чем больше ты слушаешь радиостанций, тем больше система настраивается на твой вкус и тем более безошибочно определяет и подсовывает тебе ту музыку, о которой ты даже не подозревал. Ты не читаешь никакие обзоры, не слушаешь радио, не смотришь телевизор, ты не следишь за поющими пупками — тебе просто система подбрасывает новое, которое ты точно знаешь и любишь. Вот сюда, мне кажется, нужно двинуться. А иначе — большой турецкий шведский стол. Все знают, что это такое: приехали 17 поваров, полуметровые столы. Селедка, шоколад, макароны, торты, барашек — и вот с тарелочками все ходят, нагружают…
Сапрыкин: Чудовищная картина.
Нестеров: …и едят. Есть ли счастье у людей в этот момент? Конечно, нет никакого счастья. Также нет никакого счастья у человека, который один на один с 17 миллиардами треков в сети.
Сапрыкин: Мне кажется, что ни Last.Fm, ни сообщества с рекомендательными оценками на самом деле ничего не способны угадать. Потому что самый лучший рекомендатор — механизм, который безошибочно попадает в твои вкусы, — это человек, который тебе музыку продает. Всем известно, как появляются у нас любимые пластинки: приходишь в магазин «Трансильвания», допустим, ошиваешься там некоторое время, потом к тебе выходит Борис Николаевич и говорит: «А вот послушай вот это вот…» Какой-нибудь там бразильский биг-бит. Никакой Last.Fm тебе их не найдет, ни за что в жизни! Я говорю сейчас про всех людей, которые работают во всех хороших пластиночных лавках во всех городах мира, — вот они это очень четко чуют. И мне кажется, что даже если пластиночные лавки умрут, то издатель — кто другой, как не издатель, как не ты, Олег, — должен взять на себя эту функцию.
Нестеров: Ты просто перенеси ситуацию. Пластиночная лавка — бутик в интернете. Борис Михайлович или Николаевич, живущий в интернете: у него бутик, у него контракт с правообладателями, он точно так же все подбирает. Ты к нему выходишь в сети, каким-то образом он тебя наблюдает…
Сапрыкин: Он смотрит на тебя, он видит историю твоего слушания…
Нестеров: Да, он свою как бы медицинскую карту берет — так, ага. Ты с 1987 года подсел на Depeche Mode, в 1989-м пошла Британия, манчестерская волна… Ага! Ну, брат, тебе нужно вот это. Пожалуйста, вот вам и бразильцы.
Сапрыкин: Но за это надо платить, иначе никому не будет интересно.
Горбачев: И никто ничего не сможет играть. Александр, у вас есть какое-то мнение по этому вопросу, а то вы как-то молчите?
Кушнир: Я могу сказать следующее. Я допускаю, что примерно 30% присутствующих либо музыканты, либо молодые группы и они бы хотели быть услышанными.
Горбачев: Так. И что им нужно делать?
Кушнир: Я вспоминаю разговор, который у меня был в кабинете директора программ радио «Максимум» у покойного Гены Бачинского. Может быть, этот разговор не имеет отношения к лету 2009 года, но он очень показательный, и он бы мог оказаться полезным многим присутствующим. Генка достал из сейфа диаграммы и схемы ротации западных и русских артистов на радио «Максимум». Там сложные схемы — я половину не понимал, но смысл в том, что рейтинг восприятия западных артистов значительно превосходит русских. Другими словами, Depeche Mode, Prodigy, The Killers, Oasis, что там еще крутят — их рейтинг значительно превосходит рейтинг ротации Найка Борзова. То есть на радио «Максимум» не очень выгодно крутить русских исполнителей. Соответственно, была придумана определенная схема, по которой русских исполнителей на радио крутят. Схема выглядела таким образом, что радио «Максимум» может позволить себе в месяц поставить не более 4 молодых русских артистов. Дальше я буду показывать на пальцах. Один артист — это группы масштаба «Мумий Тролля», Земфиры, «Би-2», которые раз в месяц приносят новый трек, — палец загибаю. Еще один слот — как ни странно, их тоже к русским артистам относят — Brainstorm, «Океан Эльзы», то есть белорусские, украинские, прибалтийские артисты, — палец загибаю. Еще один — команды, которые радио «Максимум» раскручивает, — от группы Total до Тани Зыкиной. Я сейчас загну еще один палец и покажу, что остается на все остальные молодые группы. (Показывает средний палец.) Часто спрашивают, реально ли попасть в ротацию? Реально, но это вот шанс на всех.
Горбачев: Саша, но мы же говорим о будущем. Есть ощущение, что в будущем эти молодые исполнители смогут тот же палец показать радиоротациям.
Сапрыкин: Про радиоротации я хотел бы сказать две вещи. По сравнению с 2006 годом, который сейчас вспоминает Саша, по-моему, не нужно особо специально доказывать, что роль радиоротаций в судьбе русского или нерусского артиста за эти три года свелась абсолютно к нулю. Саша, может быть, считает иначе, но по тому, что я вижу вокруг себя, я понимаю, что артисты становятся успешными или неуспешными не по той причине, что программный директор радио «Максимум» что-то по их поводу решил. Программные директора всех радиостанций, по-моему, для себя уже давно жестко решили, что новые русские артисты не нужны. Скажем, на радиостанции «Наше радио», к которой я некогда имел отношение, сформировалось такое четкое мнение, что у них есть группы «ДДТ», «Пикник» и «Агата Кристи», и они с ними и помрут, и никто другой им больше не нужен. А сформировалось это мнение, опять же, потому что радиостанция никем сейчас не воспринимается как источник навигации, ориентации в музыкальном пространстве и тем более узнавания какой-то новой музыки. Знаете, в ресторанах сейчас крутят Fashion TV, там какие-то девки ходят на экране непрерывно. Этот канал никем не воспринимается как источник знаний о моде, женской красоте или вообще о чем бы то ни было. Вот радиостанция в 2009 году — это Fashion TV. Это такой ресурс, который у тебя играет фоном в машине, не раздражает тебя, и идеальная его функция в том, чтобы он доставлял тебе музыку, к которой ты и так привык 30 лет назад.
Нестеров: Если говорить про радио, то программный директор — это такая вечная пропорция между геологом и нефтяником. Вот он качает, качает, качает. Последние хиты суперзвезд качает, качает. Раз — а нефти нет. Тренд ушел, аудитория выросла, и станция стремительно упала в рейтинге — он уволен с волчьим билетом. Это если он на 100% нефтяник. А если он, условно говоря, на 100% геолог, который только и знает, что раскапывает новые месторождения, — то где капитализация? Поэтому хороший программный директор — это такая пропорция, не знаю, 70 на 30, 90 на 10 между нефтяником и геологом, который приучает свою будущую аудиторию, чтобы понимать, что им нужно будет через 2 года. Ну как собачке впрыскивают укольчики, чтобы она чумой не заболела. Аудиторию нужно приучать мало-помалу к тому, что она будет слушать через 3, 4, 5 лет, чтобы не оказаться в дураках. И приучать своих владельцев к тому, что если вы не хотите краха, то нужно идти вперед и предугадывать.
Сапрыкин: На самом деле бизнес радиостанции строится на том же, на чем бизнес компании «Лукойл» или «Роснефть». Есть некий ресурс, приносящий деньги, и есть ограниченный доступ к этому ресурсу. Вот есть частоты, их мало, есть люди, которые на них сидят, и эти люди извлекают из этих радиоволн рекламный доход. А теперь представьте (а это произойдет в течение лет пяти), что этих радиоволн у вас в диапазоне не 20, а 20 тысяч. Что у вас есть не FM-радио, а спутниковое, как уже происходит в США. И где будет программный директор? Нет, он будет, конечно, где-то там сидеть в своей комнатушке на достаточно скромном доходе, который идет ему от подписчиков, которые вносят ежемесячную абонентскую плату за весь пакет из нескольких тысяч радиостанций. И все. Этой проблемы — радио как инструмент промоушена, радио как организатор больших фестивалей, радио как ресурс, от которого что-то там зависит, — ее просто не будет, потому что у каждого здесь сидящего будет собственная радиостанция, заточенная под персональный вкус каждого из нас.
Нестеров: А теперь про деньги. Собственно, схема какая была — такая и будет. Красота, она обитает наверху и через медиаторов, артистов материализуется и приходит в этот мир — в песнях, в записях, которые транслируются, и так далее. Если у артиста хороший локатор, он ловит эту красоту, пишет песни, которые безукоризненны, у него широкий диапазон слушателей и так далее. И чтобы их зафиксировать, он должен одолжить денег, как это было раньше, у звукозаписывающей компании, либо у своих родителей, либо у своих знакомых, либо как-то еще. Чтобы сделать первый шаг, завоевать крошечный плацдарм — а дальше конкурс проходит в абсолютно честной борьбе. Либо у тебя действительно канал прекрасно работает, и ты все без искажения принял — тогда записи эти пойдут, они станут продаваться, ты станешь гением, деньги вернутся к соседям, бабушкам или звукозаписывающей компании. Либо, если ты что-то принял нечетко, ты сам виноват, деньги ты не возвращаешь — и либо бабушка умирает от горя, либо звукозаписывающая компания разоряется, ну и ты уезжаешь домой заниматься каким-то другим делом, к которому ты приспособлен. В настоящих условиях ничего абсолютно не меняется — исключается из этой схемы только звукозаписывающая компания. Как в долг люди берут — так и будут брать. Собственно, здесь можно сделать следующее: ты взял в долг, зафиксировал, и если ты действительно тот, за кого ты себя принимаешь, то второй и третий раз тебе люди легко дадут в долг, без всяких звукозаписывающих компаний, напрямую. Есть такая ситуация, называемая стрит-перформанс-протокол, которую изобрели в XVII веке два криптографа для уличных музыкантов. Сбросьтесь в шляпу — и мы поиграем вам музыку. И артисты с хорошей фан-базой сейчас делают, как Einstürzende Neubauten. Подсадили всех на иглу и говорят: мы вам новый альбом записали — сбросьтесь вот по столько. И там все абсолютно регламентировано: до такого-то числа их фанаты сбрасываются по 10 долларов; если к 17 февраля не выходит альбом — значит, банк возвращает эти деньги. И будущая бизнес-модель будет в той или иной степени так существовать — в форме самопроизводимых, самоиздающихся альбомов. Захотел получить красоты — пожалуйста, заплати. А если этой красоты нет, то и никакие фирмы грамзаписи не помогут.
Горбачев: Олег описал довольно правдоподобную схему, с помощью которой может существовать музыкант, у которого есть какая-то база, люди, которые готовы дать ему эти 10 долларов. Встает другой вопрос: каким образом музыканту, у которого этой базы пока нет, но который хочет, чтобы она появилась, и который достоин этого по своим талантам, — каким образом он должен себе эту базу приобрести? Давайте я приведу пример, который, на мой взгляд, важен, который эту возможную будущую модель задает. Есть певица Литтл Бутс, которая находится на обложке последнего журнала «Афиша», и ее история — довольно любопытный пример того, как человек, у которого нет слушателей, может о себе заявить. Как это было? Два года назад была девушка, которая сидела у себя дома в шортах и майке перед синтезатором и еще какими-то смешными приборами, производившими странные звуки. Сидела перед веб-камерой и пела песни, несколько своих, в основном чужие. Она их пела чрезвычайно мило и смешно. Вследствие чего эти ролики посмотрело несколько миллионов человек. Про нее написал журнал «Нью-Йоркер», ее позвали на 2–3 телешоу английских и американских. А дальше произошло следующее (на самом деле все это происходило более-менее одновременно): с ней заключил контракт некоторый лейбл, она начала выпускать пластинки, а на пластинках оказалась вовсе не музыка с YouTube. На пластинках оказалась абсолютно блистательная, готовая для массового потребления поп-музыка в духе Мадонны или Кайли Миноуг, с огромным количеством хитов. То есть человек использует все возможности интернета, в первую очередь Web 2.0, чтобы объявить о себе, показать, что он существует, — а дальше свой талант монетизирует, не оставаясь в том же образе.
Сапрыкин: Промоушен человека отпиливается со временем от промоушена музыки. Поначалу ты становишься звездой, а потом уже, в тот момент, когда ты всем интересен, ты начинаешь делать чего-то серьезное. Нестеров: Вообще, человек, для которого жизненное кредо — петь, играть на гитаре, — он в более выигрышном положении находится, чем шахматист. Представьте ситуацию: вот Гарри Каспаров, и ему в руки не попадает шахматная доска, потому что он живет там, где нет шахматных досок, и он никогда не узнает, что он чемпион мира. А человек, который рожден, чтобы сочинять и петь песни, — рано или поздно из него все это выплеснется. В 20-летнем возрасте или, как история показывает, в 47-летнем возрасте и так далее. Так что те, кто занимаются музыкой, — ничего не бойтесь.
Лагутенко: Мы с тобой ждем до 47.
Нестеров: Нет, я про эту англичанку-девственницу. (Имеется в виду Сюзан Бойл. — Прим. ред.)
Горбачев: Но с ней-то в итоге все не очень хорошо закончилось, как мы знаем.
Нестеров: Она родила?
Горбачев: Пока нет. Она в психиатрической больнице оказалась. На самом деле тут возникает еще одна проблема. Ты правильно сказал, что каждый человек, особенно сейчас, когда у каждого есть компьютер, то есть даже гитару не надо покупать, — так вот, каждый человек, если у него есть желание, может делать музыку. Проблема заключается в том, что этой музыки в пространстве оказывается чрезвычайно много. И что с этим делать?
Лагутенко: Я слышал статистику, что на ресурсе типа MySpace зарегистрировано более миллиона исполнителей. Человек в среднем живет 260 тысяч дней, по-моему. И даже если ты очень заинтересован, чтобы переслушать всех, ты должен каждый день своей жизни слушать по 5 новых групп. И даже я, очень заинтересованный, понимаю, что вряд ли смогу это переварить. И что делать? Кто будет этот следопыт — как диджей был раньше?
Горбачев: Ну а для вас есть навигатор в музыке?
Лагутенко: Я вот твои, кстати, читаю блоги часто. Потому что доверяю вкусу. На Сашины (Кушнира. — Прим. ред.) не всегда реагирую советы, потому что знаю: у него по-другому работа поставлена. Вот этот поиск следопытов, зарабатывание ими твоего доверия — это становится сложной работой. Но это для человека вроде меня, который этим сильно интересуется с самого детства и так далее. А я так понимаю, большинство людей принципиально не разделяют таких музыкальных пристрастий: что нужно что-то новое слушать.
Горбачев: Илья, я вот у вас о чем хотел спросить. У Олега мы выяснили, какая у него стратегия будущего развития как руководителя независимого лейбла. А что у вас? Вот «Мумий Тролль» — популярная российская группа, которая выпускается на мейджор-лейблах, которые пока существуют…
Лагутенко: Ну я так понимаю, что они уже больше не существуют. Я так чувствую, что наша двойная пластинка, выпущенная в прошлом году в самом-самом преддверии кризиса, — это был наш дембельский аккорд в отношении выпуска альбомов. В этом году у нас был опыт выпуска пластинки в Америке, и я прекрасно отдаю себе отчет, что на данный момент выпуск пластинок — это как подарочный тираж…
Нестеров: Это как шарфики, значки…
Лагутенко: Да-да. Прослушивать музыку уже не идешь в магазин, потому что они со стремительной быстротой исчезают. Звукозаписывающие компании также исчезают, а те, которые существуют, работают в истерике. Пытаются найти какие-то формы работы — и находят часто формы работы такого корпоративного плана, не относящиеся к выпуску музыки. И я не знаю, каков будет следующий шаг группы «Мумий Тролль», но вряд ли мы будем выпускать еще пластинки как таковые. Cтереотип существования альбома, который был в детстве, когда я собирал пластинки, сначала винил, потом CD, — этот тип потребления отошел в прошлое. И например, формат альбома — 45 минут, — он же был определен развитием технологий. Потом влезало на CD до 60 минут. А теперь хочешь — пиши 2 часа, хочешь — 30 минут. Я думаю, что все переходит в какую-то более эмоциональную плоскость. Если я чувствую, что мне на определенном этапе моей жизни не хватает этих трех песен без слов, то, наверное, я готов показать, что вот это сегодняшний шаг моего коллектива.
Горбачев: А вы его покажете где, на сайте?
Лагутенко: Да, может быть, и на сайте. Тут еще есть другая вещь. Вся музыка существует в интернете, все доступно нажатием кнопки. И сам процесс удешевился, и у людей, которые в этом не первый год, есть определенный ресурс, домашние студии, которые по качеству не уступают профессиональным. Я могу себе позволить выпускать столько материала, сколько мне придет в голову и сколько я захочу. И каждый раз тратить время на договор с этими выжившими звукозаписывающими корпорациями… Торговля за плюс-минус 500 долларов или рублей; мы вам то, мы вам се… Не хочется, потому что заканчивается все равно одинаково. Вот есть этот последний случай с альбомом Дэвида Линча.
Горбачев: Илья имеет в виду альбом, который группа Sparklehorse с продюсером Дэнжером Маусом и Дэвидом Линчем выпустила. Они записали его, а лейбл EMI почему-то не захотел его выпустить.
Лагутенко: Ну и нет проблем: они выпустили книжку и положили в нее чистый CD-R — хотите, запишите на него из интернета и слушайте. Я прекрасно понимаю музыкантов. Они проделали работу, потратили, не знаю, год своей жизни, было интересное сотрудничество трех достойных людей — и откладывать это на полку, ждать, когда там, что…
Нестеров: Тем не менее в мире найдется определенное количество людей, которые захотят послушать эту пластинку в очень хорошем качестве — например, на виниле.
Лагутенко: Ну может быть, и захотят. Вот я, например, скачал из интернета и нормально. Я с удовольствием, наверное, куплю вот эту книжку Линча с фотографиями — но это все равно, что, знаете, покупать полиграфию. К этому мы, наверное, тоже придем. Потому что самое дорогое в производстве пластинки — это полиграфия. Представители лейблов нам могут подтвердить: сам диск почти ничего не стоит. То есть, в принципе, мы можем скачивать музыку в интернете, а потом идти в книжный магазин и покупать там красивый альбом. Это вариант для тех людей, которые говорят, что все-таки нужно материальное обладание — пластинки и так далее.
Нестеров: Мы вернулись к тому, с чего начали, — к удовольствию. Вот этот большой турецкий шведский стол. И можно подавиться селедкой вместе с шоколадом на этой тарелочке. Чтобы получить удовольствие, мы идем в маленькую забегаловку, заказываем, что хотим, любуемся вместе с любимой на закат и получаем удовольствие. Собственно, музыка для того и существует, чтобы давать человеку то, что не может дать что-то еще. И каждый для себя будет решать эти вопросы по-разному. Некоторые будут слушать виниловые пластинки, где звук долетает до тебя, минуя оцифровку. Либо ходить на концерты — но концерты будущего тоже претерпят изменения. Критерий будет такой: если зритель видит пот на лице музыканта — это концерт. Если не видит или видит его на широком экране — это большой рингтон.
Сапрыкин: На самом деле еще один опыт реорганизации концертов дает нам певица Бритни Спирс. Вот люди, видевшие ее шоу в Лондоне, сообщают, что на концерте Бритни Спирс сама Бритни Спирс занимает достаточно скромное место. Поскольку музыка ее никому не интересна, они наворотили там какое-то невероятное цирковое шоу на манер Cirque du Soleil. И там летают какие-то огнедышащие акробаты и какие-то космические жонглеры. Периодически выезжает Бритни Спирс, под фонограмму открывает рот и уезжает обратно.
Лагутенко: Ну это как Владимир Ильич Ленин говорил, что важнейшим из искусств для нас является кино — и цирк.
Горбачев: Есть еще такой аспект: а как мы будем слушать музыку будущего? Понятно, что появление айпода — ну или mp3-плеера в целом — все изменило. То есть стало возможным не только все это скачать, но и засунуть в какую-то маленькую коробочку, которую можно носить с собой. Что дальше? Будет ли что-нибудь новое? Появится ли какая-нибудь коробочка, в которой будет весь интернет и вообще ничего не придется скачивать?
Нестеров: Можно я еще отвечу Илье? Да, конечно, альбом — такая штука, которая себя полностью изживает. Раньше не было никаких альбомов: существовали песни, их люди пели, но существовали еще и концерты. Последовательность, порядок песен, преподнесение песен — они были всегда. Есть такой композитор Дашкевич, который возглавляет Союз композиторов России, он серьезно говорил мне, что сейчас в мире молодежь абсолютно не потребляет большие формы — симфонии там, оратории. И человеческий ум от этого, мягко говоря, деградирует. И альбом, то есть последовательность треков, выстроенная артистом в строгом порядке, несущая некую идею, — это, в принципе, можно с большой натяжкой назвать крупной формой. Поэтому, может быть, они все-таки не до конца умрут, все-таки будут жить.
Лагутенко: Я на самом деле не очень согласен, что молодежь не потребляет те или иные формы. Тот, кто создает эти большие формы, наверное, ленится их создавать, и тот же композитор Дашкевич должен это прекрасно понимать. А реалии сегодняшнего времени таковы, что я сейчас могу сидеть у себя дома, условно говоря, в спальне, на коленке писать музыку и тут же, чуть ли не в реальном времени, передавать своему соседу. А 20 лет назад надо было сначала это записать на пленку, потом взять второй магнитофон, переписать на бобину, взять копию, отнести приятелю, чтоб тот хотя бы послушал, что мы сделали… Грандиозное количество времени и труда. Сейчас легко все делается.
Нестеров: Природа всего-навсего уровняла в правах и писателя, и композитора. Ручка, лист бумаги или лэптоп — и пиши себе.
Лагутенко: Так вот про то, как мы будем слушать музыку в будущем. Курцвайль в своей книжке, которую он лет 10 назад написал про мобильные телефоны, говорил, что уже изобретен чип, который в реальном времени занимается переводом с языка на язык, и что не за горами то время, когда он будет вживляться: вы говорите по-русски, а все в зале китайцы — и вы всех, в принципе, понимаете. И я думаю, если в будущее заглядывать… Чем хороша музыкальная форма? Меня вот всегда спрашивают: «Ой, а вы не хотите сыграть в кино?» Вы понимаете, кино — слишком долгий процесс, зависящий от режиссера, от сценария, то есть, пока будет результат, ты очень много теряешь. Чем мне нравится песня: когда ты ее придумал в голове, ты ее уже слышишь — и надо только приложить труд, чтобы ее записать. Вот было б хорошо, если б некий чип мог бы сразу передавать из твоей головы в другие головы музыку, которую ты слышишь. Нестеров: Так было сто тысяч лет назад. Люди слышали эту красоту, эти волшебные вибрации, не нужно было учиться играть на инструментах. Альбомов не надо было, ничего не надо было. Но потом наши отношения между небом и землей стремительно ухудшились. Все люди слышат эту музыку до двухлетнего возраста, потом остаются считаные единицы, которых общество называет талантами и гениями. «Ах, спойте нам песню! Ах, сочините нам мелодию!» А на самом деле, все всё могут — настройтесь, откройте свои дешифраторы и чувствуйте эту красоту. Потому что иначе мы зайдем в тупик. Кто будет платить за наше счастье?
Лагутенко: «Мегафон»!
Сапрыкин: Мне кажется, что у истории с демократизацией музыки есть еще одно прекрасное следствие. Если каждый может стать музыкантом, если каждый сам себе музыкант, то в чем проблема-то вообще: что слушать, что не слушать? Сам себе и играй в таком случае. Вообще, в XIX веке каждая образованная барышня умела на фортепиано там исполнить Шумана или Грига. Собирались ее домашние и долгими зимними вечерами у камелька внимали игре дочки. Мне кажется, что должна вернуться эра каких-то домашних концертов.
Горбачев: Ну да. Сам себе играй, сам себе плати за билет.
Сапрыкин: Нет, зачем платить? Собираются друзья и знакомые, слушают тебя. Всем хорошо.
Лагутенко: Так оно и есть. Вот когда музыкантов спрашивают, для кого вы сочиняете, они часто говорят — для себя. И их упрекают в том, что они, мол, кривят душой. Но получается, что тот, кто сочиняет для себя, и находится в авангарде современных музыкальных течений.
Нестеров: Ну по крайней мере он не говорит неправду. Для себя сочиняю — и на фиг мне никто не нужен. Если это действительно так, он на правильном пути.
Горбачев: То есть музыка, получается, превращается из индустрии в такое хобби культурных людей. Лагутенко: Индустрия ждет от самих музыкантов поиска выхода, как ей работать, но музыкант-то по своей сути не предприниматель. Ну и вся эта индустрия, она просто не понимает, что делать, дергается: то давай делать вот этих поп-идолов вроде «Фабрики звезд», то в сторону модной музыки шарахается. А публика по большому счету не принимает эти навязывания.
Нестеров: Если б мы сейчас с Ильей нарисовали схему индустрии музыки, она напоминала бы схему нефтянки. Такие там трубопроводы, трейдеры, FM-станции… Только одно отличие: музыка на нас нисходит вот оттуда, сверху, а нефть идет сами понимаете откуда. И в нефтяной индустрии нет этого волшебного черного ящика, где непонятно, когда материальное встречается с нематериальным миром. Когда эта красота материализуется в форму песен, мелодий — и эта красота становится доступна всем. Черный ящик — это самое большое достояние музыки. И нам, в общем-то, природа дает шанс от этих трубопроводов избавиться, сильно сократив количество посредников. К нашему счастью, у нефтянки нет даже никаких шансов приблизиться к этому.
Сапрыкин: Что такое вот эта система «Pay what you want», опробованная с альбомом «In Rainbows»? Как существовал Бах, допустим? Бах играл музыку, потом приходил какой-нибудь маркграф Саксонский и говорил: вот тебе, Бах, деньги на пропитание — просто за то, что пишешь такую прекрасную музыку; вот я тебя буду год содержать, а ты сиди себе и пиши. Маркграф Саксонский платил музыканту только по факту того, что этот музыкант существует. Платил, сколько он хотел. И мне кажется, что концерты ли, альбомы ли — это справедливая и перспективная модель. Деньги являются не навязанным тебе какими-нибудь менеджерами рекорд-лейбла оброком, а материализацией твоей любви к тому или иному музыканту.
Лагутенко: Осталось только подсчитать, хватит ли у маркизов денег на тот самый миллион групп.
Горбачев: Ну и совсем в завершение вернемся к предложению Александра Кушнира — записки или реплики; если у кого-то есть вопросы к Олегу или Илье — пожалуйста.
(голос из зала): В последнее время все говорят об авторских правах, но все молчат об авторских обязанностях. Есть ли они, на ваш взгляд?
Нестеров: Мне кажется, есть проблема утилизации музыки: все эти 17 миллиардов треков, миллион исполнителей — мы можем потеряться, как выбросы в атмосфере. Вот существует Киотский протокол: знаете, страна должна производить не больше определенного количества выбросов. Авторы должны подписать тоже своего рода такой Киотский протокол — не больше, допустим, 12 минут звучания в эфире за год. А дальше публичные акции. Такие люди, как Боно или БГ, продвинутые, у них много музыки — и часто так бывает, что от некоторых своих треков они легко могут отказаться. Стадионные концерты по всему земному шару с воззванием похоронить, убить плохую музыку. Публично исполнить самые плохие треки — и запретить их играть, издавать во веки вечные.
Горбачев: В отношении Боно особенно хотелось бы вот это все провернуть. Еще вопросы? Вопросов нет.